Культура памяти

Благодаря особым дням памяти в нашем календаре мы как бы удостоверяемся в собственном существовании. Эти даты дают нам возможность задержаться в своем беге, оглянуться назад, понять, каково наше место в истории. Это может происходить в атмосфере торжества, покаяния или же самокритики. Но в любом случае речь идет о том, чтобы не просто оставить историю позади, а постоянно, снова и снова обращаться к ней, соизмерять себя с ней. Ведь текущий момент, в который мы, живущие здесь и сейчас, осуществляем наш общий акт памяти, постоянно смещается вдоль оси времени, а тем самым изменяются и условия, и вызовы, которые сопровождают этот наш акт памяти. Как изменился наш взгляд на историю через 70 лет после Аушвица и окончания войны? И в чем заключаются новые вызовы?

Создание новой культуры памяти, которая не ограничивалась бы только старой, основанной на национальной самогероизации моделью «ликования/скорби», а включала бы и самокритику в адрес собственного прошлого, шло в поствоенной Европе очень медленно и не закончилось еще и теперь. После освобождения концентрационных лагерей в первые месяцы 1945 года при участии союзнических войск все преступления нацистского режима перед человечеством открылись взорам всего мира. Державам-победительницам было важно как можно скорее наказать виновных; однако, согласно общему, причем очень сильному политическому консенсусу, требовалось как можно быстрее преодолеть прошлое и начать строить новое будущее. В 1946 г. Уинстон Черчилль произнес такую фразу: «Если мы хотим спасти Европу от бесконечных страданий и окончательной гибели, мы должны положить в основание новой Европы нашу веру в единую европейскую семью, забыв о всех преступлениях и ошибках прошлого».

Эта позиция была очень удобна в смысле послевоенного устройства Европы с «привязкой» двух разделенных германских государств к новым условиям «холодной войны», но для культуры памяти это имело скорее негативные последствия. Мы знаем, как медленно и трудно шел этот процесс в разделенной послевоенной Германии. На Западе долгое время имело место «коммуникативное замалчивание» личной ответственности за преступления нацистского режима, а на Востоке активно работали над государствообразующим мифом о героическом сопротивлении тем же нацистам. После такого радикального исторического слома, каким оказался 1945 год, людям оказалось гораздо проще «переключиться», чем переосмыслить историю. Военное поколение отличалось готовностью приспособиться к условиям той или иной политической системы. Масштабный процесс внутренней трансформации и переоценки ценностей, включавший в себя также и ответственность за преступления нацистов начался в Западной Германии лишь после смены поколений в 1968 году, а в Восточной Германии еще позже – лишь после падения стены в 1989 году. Знаменитая речь федерального президента Рихарда фон Вайцзеккера (скончался в феврале 2015 г.), произнесенная 8 мая 1985 года («8 мая было днем освобождения») сегодня воспринимается как историческая веха в истории памяти. Федеральный президент назвал эту смену ценностей «национальным интересом» Западной Германии и тем самым заложил фундамент для новой культуры памяти. Когда ГДР прекратила свое существование, этот курс на самокритичную, открытую для всех стран Европы стратегию памяти, был продолжен уже внутри объединенной Германии.

Тогда самопровозглашенные пророки преждевременно заговорили о «конце истории», потому что противостояние в рамках «холодной войны» якобы завершилось. Но вот что действительно происходило во многих странах Европы, так это эрозия больших национальных исторических мифов. Историки начали заниматься более глубоким изучением истории своих стран в годы Второй мировой войны, восполняли пробелы, связанные с вопросами о коллаборационизме и военных преступлениях во французских, австрийских, польских и швейцарских учебниках и исторических монографиях. Параллельно с этим «отвоеванием» вытесненной истории менялось и отношение к историческим местам, реликвиям и, не в последнюю очередь, свидетельствам жертв, выживших в годы нацистского террора. Сейчас умирают последние свидетели (а в германской культуре памяти выступления живых свидетелей на уроках в школе, в мемориалах играло очень большую роль), и возникает серьезная проблема. Как будет меняться память, когда исчезнут эти важнейшие опоры в виде живых носителей памяти? Какие формы трансляции памяти возможны, когда выпадет основное звено в виде памяти первичных свидетелей? Некоторые шаги по сохранению этой памяти начали предприниматься еще в 1990-е гг. Тогда был создан видеоархив, в котором на данный момент хранится почти 70 000 записей, это голоса выживших во время холокоста и других жертв нацистского режима. Холокост – это лучше всего задокументированное преступление перед человечеством, именно в этом плане. Однако достаточно ли этого для продолжения акта памяти?

Память не просто накапливается, ее нужно все время обновлять. Естественно, в процессе обновления памяти огромную роль будут играть СМИ. Фильмы и рассказы могут расположить исторические факты в каком-то другом порядке, придать им актуальное звучание, которое воспримут представители будущих поколений. Возникают и новые медиа. Например, в 2012 г. и 2014 г., соответственно в Москве и Варшаве, открылись новые музеи, которые позволяют взглянуть на холокост в исторической перспективе. Речь идет прежде всего о забытом мире восточноевропейского еврейства; он представлен в этих музеях с помощью интерактивных инсталляций. Посетители не только встречают «лицом к лицу» с убитыми евреями, но и знакомятся в наглядной форме с их духовным преданием и богатыми традициями.

В СМИ много писали о том, что президент Путин не принял участие в торжественных мероприятиях по случаю 70-летия со дня освобождения германского лагеря смерти Аушвиц (Освенцим) Красной Армией 27 января 1945 года. Причиной для этого решения якобы стало то, что на этом мероприятии планировалось давать слово только выжившим, а главы государств должны были просто стоять и слушать. Кроме того, главным «днем памяти » у Путина является дата окончания войны 9 мая, когда в Москве ежегодно проводится традиционный военный парад с демонстрацией вооружений и речами в честь последних ветеранов войны. День 27 января объявлен Стокгольмской конференцией еще в январе 2000 межнациональным днем памяти о холокосте, а с 2005 г. официально объявлен ежегодным днем памяти в Европейском союзе и ООН. В глазах Путина это некий западный «союз памяти», в котором России, государству-наследнику страны победителей, найти свое место не так-то просто. Во всяком случае, потребность в полемическом отграничении гораздо больше, чем готовность к солидаризации с общей памятью. Путин все-таки выступил с речью 27 января 2015 г., однако она состоялась в Музее холокоста в Москве, и там он представил свое видение истории. Предложенная им формула «антисемитизм и русофобия» позволила ему солидаризироваться с присутствовавшим на мероприятии главным раввином и вместе с тем указать на равнозначную жертву.

Об общей европейской памяти относительно даты 8 мая 2015 г. тоже пока не приходится говорить. Конечно, этот день отмечается в Западной Европе как день безоговорочной капитуляции вермахта и окончания Второй мировой войны в Европе, в Москве проводятся грандиозный парады, но вот в государствах Восточной Европы отклики на это событие совершенно иные. Эти государства после окончания войны оказались не в ситуации освобожденных, а наоборот, для них началась новая эпоха оккупации и несвободы. Эти государства вынуждены были ждать, пока в 1989/1990 г. не пробил час их национального освобождения. А потому свою идентичность они (за исключением ГДР) определяют исходя из опыта подавления, а в исторических музеях центральное место уделено теме коллективного жертвенного страдания всей нации.

После окончания Второй мировой войны Черчилль исходил из того, что европейцы должны забыть свое прошлое, чтобы все свои силы направить на новый проект «Европа». Ведь взгляд, обращенный в прошлое, разделяет, а перспектива общего будущего должна как бы объединять все нации. Конечно, тогда нельзя было говорить о «забвении истории», просто это было прагматичное решение, оказавшееся к тому же весьма эффективным. Правда, сегодня мы должны заплатить за него высокую цену. Ведь пока победители и побежденные как-то устраивались, евреи и другие жертвы нацистского террора долгое время не находили понимания. Сегодня мы живем по другому принципу. Чтобы преодолеть травматичный опыт прошлого, необходимо повернуться к нему лицом и искать новые ориентиры, помня о былых преступлениях.

В рамках самокритичной культуры памяти мемориальные даты нужны не только для национального самоутверждения, более того, они не являются всего лишь «продолжением политики другими средствами». Они могут подтолкнуть к новой «встрече лицом к лицу» с забытой историей. Так, год памяти 1914/ 2014 позволил немцам заново открыть свою национальную историю в европейском контексте, заново ее рассказать. Даже спустя 100 лет после начала войны нет общепринятого нарратива о Первой мировой войне, но зато есть общеевропейская рамка для совместного переосмысления истории с разных точек зрения. На общеевропейском уровне имеется как минимум готовность слышать другого, пытаться понять и принять его точку зрения на события. Благодаря этой общей мемориальной культуре европейская память стала более полной, более насыщенной. Наряду с концентрационными лагерями теперь вспоминают и о «полях смерти» на Сомме и о солдатских кладбищах Ипра и Вердена, которые являются такими же центральными мемориальными местами. И если история Европейского союза начинается лишь после Второй мировой войны, то Первая мировая война напоминает нам о всей трагической истории XX столетия как общем европейском наследии. К этому наследию нельзя относиться избирательно, что-то принимать, а что-то отбрасывать. Что можно сделать, так это просто включить в общую историю то, что некогда разъединяло и разрушало людей.