Демократия в Германии
Основной закон – ядро демократии в Федеративной Республике Германия. Изначально задумывался как временный, но уже существует 70 лет.
Бонн не должен был стать новым Веймаром, а вот Берлину было предначертано продолжить судьбу Бонна. То, что звучит как запутанная история с участием городов, есть не что иное, как сама история германской демократии, ее крушения, нового начала и преображения в XX веке. Основной закон, провозглашенный 23 мая 1949 года, стал моментом крещения Федеративной Республики Германия. Он задумывался как «временный документ», потому что несколькими месяцами позже, в октябре того же года, возникло второе германское государство, Германская Демократическая Республика (ГДР). Оба – результат второй мировой войны и краха национал-социалистической диктатуры. Основной закон задумывался как «переходная конституция», поэтому не назывался «конституцией» и был ратифицирован не всем народом, а только существовавшими на тот момент землями (кроме Баварии). Он должен был существовать до воссоединения Германии.
Но вот наступил 1990-й год, свершилось непредвиденное воссоединение востока и запада. Основной закон было решено сделать общегерманской конституцией, даже если правительство и парламент переезжали из Бонна в Берлин. В надежде, что достижения стабильной демократии, в судьбе которой участвовали все граждане, сохранятся и в воссоединенной Германии. Берлин должен был продолжить дело Бонна.
Даже если Основной закон ограничивал свое действие временными рамками и был связан с памятью о потере национального государства, однако он смог дать план для строительства надежной западной демократии. Основной закон, по задумке авторов, должен был отличаться от своих предшественников и при этом создать все институциональные условия для того, чтобы предотвратить саму возможность гибели свободной республики, как это случилось с Веймарской республикой, первой парламентской демократией в Германии, просуществовавшей с 1918 по 1933 год. Парламентский совет, орган наподобие конституционного собрания, состоявший из делегатов парламентов земель, попытался извлечь урок из краха Веймарской республики. Он преодолел конструктивные ошибки Веймарской конституции и, прежде всего, двойную структуру парламентской и президентской системы. Парламент и правительство, т.е. канцлер, были усилены, а функции федерального президента сведены по сути к репрезентативным полномочиям. Выросло значение партий для политического процесса; были запрещены антидемократические силы, прежде всего, те партии, которые выступали против конституции. С помощью этих мер удалось придать демократии стабильность и оградить от нападок врагов демократии, от которых в свое время пострадал Веймар.
Неприкосновенность человеческого достоинства
Так, Федеральный конституционный суд запретил прямых наследников национал-социалистов, а чуть позже – и Коммунистическую партию. В этом выразился весь антитоталитарный консенсус молодой Федеративной Республики. С одной стороны, уход от национал-социализма прошлого, а с другой, размежевание со вторым германским государством. Последнее опять же рассматривало себя (не в последнюю очередь под советским влиянием) как коммунистическую антитезу к «реваншистской» Федеративной Республике. Хотя конституция ГДР тоже отчасти продолжала Веймарскую конституцию, однако Социалистическая единая партия Германии (СЕПГ) слишком уж очевидно претендовала на руководящую роль, что пагубно сказывалось на процессах принятия решения, исключало само наличие оппозиции и вело к централизации политической системы. Так, уже в 1952 году была упразднена самостоятельность земель. Последовали и другие поправки к Конституции ГДР, которые утвердили руководящую роль партии и «нерушимую дружбу» с СССР.
Федеративная Республика и ГДР были антагонистами, на передовом крае «конкуренции двух систем», между демократией и капитализмом, с одной стороны, и социализмом и коммунизмом, с другой. Одновременно это позволило стабилизировать ситуацию как на востоке, так и на западе. ГДР поддерживалась со стороны СССР, Федеративная Республика Германия – со стороны западных союзников, причем как экономически, так и политически. Восточное государство полностью зависело от доброй воли и внешнеполитической установки СССР. И во внутренней политике не могла идти речь ни о какой самостоятельности. А для Федеративной Республики ориентация Конрада Аденауэра на западные страны имела сплошные преимущества: экономический рост, включение в процесс европейской интеграции создали благоприятные условия для внутренней демократизации и либерализации, которые продолжили для себя путь уже в конце 1960-х годов, сначала под влиянием студенческих протестов, а потом и в политике нового правительства под руководством канцлера Вилли Брандта, лидера Социал-демократической партии Германии (СДПГ). Потом сюда добавилось и «новое демократическое сознание», выразившееся в общественной дискуссии по поводу национал-социалистического прошлого и идентификации себя с основными принципами и ценностями Основного закона.
Сам Основной закон уже являлся рефлексией по поводу краха Веймарской конституции и прихода национал-социалистической диктатуры. Ведь помимо усиления парламентско-правительственной системы за счет сильной позиции канцлера (ее можно было поколебать только конструктивным вотумом недоверия) в Конституции 1949 года красной нитью проходила одна мысль, которая должна была усилить самосознание западногерманской демократии. Мысль эта – неприкосновенность человеческого достоинства. «Защищать и уважать ее – обязанность всей государственной власти, говорится в статье 1 Основного закона. Статья была сознательно задумана как контрапункт к бесчеловечному режиму диктатуры национал-социалистов и означала инновацию в истории современных конституций. Никогда раньше эта норма не фигурировала ни в одной конституции; потом уже появились другие такие тексты – например, конституция ЮАР после падения режима апартеида. Главное, что с этой статьей было связано определение основных прав человека как неотчуждаемых и обязательных для всех видов государственной власти. Эта привязка к основным правам, гарантия правовой защиты и обязательность конституции для законодателя позволили демократии Основного закона стать конституционной демократией, которая не допускает ни грамма сомнения в примате конституции и гарантированных ею основных правах. Учреждение отдельного Конституционного суда оказалось в этой связи очень удачным решением: подсудность Конституционного суда придала Основному закону собственный голос в делах повседневной политики посредством авторитетной интерпретации норм права. Так возникло хорошее подспорье для демократического развития.
«Конституционный патриотизм»
Прежде всего, это подспорье чувствовалось в отстаивании важных для всех демократий прав на свободу мнения, печати и собраний. Реализация этих прав была невозможна без постановлений Федерального конституционного суда. Случались и конфликты с Федеральным правительством, например, когда федеральный канцлер Аденауэр захотел ввести правительственное телевидение. Суд счел это несовместимым с принципами свободы мнения. Также он неоднократно заявлял, что свобода мнения «конститутивна» для демократии, потому что за ней могут стоять экономические интересы частных лиц. Так была сформулирована концепция «эффекта третьей стороны» («Drittwirkung») основных прав. Она была призвана показать, что основные права реализуемы и в отношениях граждан друг с другом, не только между государством и индивидами. В итоге суд всегда занимал сторону граждан. Индивидуальная жалоба, подаваемая в Конституционный суд, позволяет при известных обстоятельствах предстать непосредственно перед Конституционным судом в Карлсруэ, который даже в территориальном отношении находится далеко от Берлина. За все время суд сумел стать чем-то вроде адвоката гражданина, он имеет «власть» как толкователь конституции, как третейский судья или арбитр в политических конфликтах. Согласно опросам, суд пользуется очень большим кредитом доверия.
Федеральный конституционный суд – именно благодаря своей миротворческой роли в периоды обострения партийной борьбы – во многом способствовал тому, что Основной закон стал конституцией, интегрирующей все общество. В 1949 году это едва ли можно было предвидеть. Но за десятилетия сформировался так называемый «конституционный патриотизм» (выражение политолога Дольфа Штернбергера), такая особая форма признания Основного закона как фундамента государства. Очевидно, что граждане связывали с конституцией базовые права и достижения демократии, настолько для них важные, что они идентифицировали себя с этой конституцией. Короче говоря, демократия в Федеративной Республике Германия получила именно ту поддержку граждан, которой не было у Веймара, оказавшегося в итоге втянутым в процесс самоликвидации.
А вот ГДР наоборот утратила легитимацию со стороны граждан. Уже к началу 1980-х годов экономические трудности становились все больше, общественная инфраструктура находилась в полуразрушенном состоянии, поднимались все более активные протесты – прежде всего, вокруг разных церковных приходов, где люди могли получить защиту. Но политические репрессии продолжались, оппозиционеров сажали за решетку или высылали из страны. В 40-ю годовщину ГДР многие люди попытались бежать в Федеративную Республику через Венгрию и Прагу. Одновременно граждане требовали свободы перемещения и реформ, ссылаясь на пример Горбачева с его политикой «гласности» и «перестройки» в Советском Союзе. В октябре 1989 года тысячи людей стали собираться на марши протеста в Дрездене, Лейпциге и других городах с лозунгом «Мы – народ» («Wir sind das Volk»). 9 ноября пала Берлинская стена. Революция на улицах принесла плоды; 18 марта 1990 года прошли первые действительно свободные выборы в Народную палату ГДР. Они стали началом пути, который привел к единству Германии. Уже в декабре, во время визита федерального канцлера Хельмута Коля в Дрезден, можно было видеть баннеры с надписью «Мы – один народ» («Wir sind ein Volk»).
Процесс воссоединения
Объединение двух германских государств 3 октября 1990 года поставило перед политиками ряд вопросов. Сохранятся ли возможности для развития Боннской демократии в новых условиях национального государства? С решением 1992 года о переносе столицы в Берлин были связаны опасения, что объединенная Германия станет теперь «более восточной» страной, прервет процесс интеграции с западными странами и как центральноевропейская держава снова начнет раскачивать политические качели между востоком и западом, как это делала Германская империя времен Бисмарка. В конце концов, какое направление примет внутригерманское развитие, как будут интегрироваться восточные немцы?
Многие опасения быстро развеялись. Потому что сама процедура объединения потребовала не только согласования с четырьмя союзническими государствами, но и совпала с процессом европейского объединения. Франция боялась экономического усиления Германии, но введение евро смягчило возможные негативные последствия; так же рассеялись и апокалиптические сценарии, связанные с мнимой ненадежностью Германии как партнера. Ускоренное введение экономического и валютного союза между Федеративной Республикой и ГДР еще до политического воссоединения ускорило процесс, который завершился подписанием договора об установлении единства. Это привело к вступлению в тот же день, 3 октября 1990 года, новых федеральных земель на территории ГДР в сферу действия Основного закона. Это ускорило институциональный трансфер с запада на восток, радикальную смену элит и помогло перевести плановую экономику на рельсы рыночного хозяйства.
Но за скорость надо платить. Поскольку многие предприятия неэффективной социалистической экономики оказались нерентабельными, возникла безработица. Ответственное за этот процесс «Ведомство по управлению государственной собственностью» до сих пор остается символом массовых увольнений и разрушения профессиональных карьер, даже несмотря на то, что за последние 30 лет были созданы новые рабочие места, а процент безработицы практически такой же, как в Западной Германии. Но целый ряд структурных факторов до сих пор вызывает у многих восточных немцев ощущение «граждан второго сорта»: это и демографические изменения (многие переехали на запад), и сильный перепад между городскими агломерациями и вымирающей деревней, и сравнительно низкий уровень зарплат, и более продолжительное рабочее время.
Вместе с тем, согласно опросам, люди оценивают свою личную позицию от «хорошо» до «очень хорошо». Одновременно многие восточные немцы считают, что их заслуги и достижения в последние годы (для них очень непростые годы постоянных перемен) недооцениваются западными немцами. Считают, что политики и СМИ транслируют исключительно западную перспективу, которая не улавливает всей специфики Восточной Германии. Из этих чувств рождается протестное настроение последних лет. Как следствие, избиратели отдают свои голоса в пользу право-популистских и правоэкстремистских партий. Многое говорит о некотором запоздавшем бунте против Запада.
Конечно, это не может не отражаться и на установках в отношении демократии. Большинство поддерживает демократию как идею – и на западе, и на востоке (хотя с чуть меньшим энтузиазмом). Но на востоке более силен скепсис в отношении реального функционирования демократических институтов Федеративной Республики Германия. И вот здесь восток и запад сближаются. Повсюду в Европе и в США усиливается общественная поляризация, учащаются политические срывы, и они особенно заметны в Восточной Германии, поскольку там в течение трех последних десятилетий активно шла трансформация общественно-политической жизни.
Успокаивает то, что Основной закон как общегерманская конституция высоко ценится в Восточной Германии, хотя многие правозащитники времен Мирной революции 1989/90 выступали за новую, общегерманскую конституцию, которая должна была быть ратифицирована гражданами. Но люди в Восточной Германии за 30 лет совместного политического существования уже сжились со «своим» Основным законом так, как с ним сжились западные немцы с 1949 по 1989 год.
Проф., д-р Ханс Форлендер преподает политическую теорию и историю идей в Техническом университете Дрездена. С 2007 года он возглавляет основанный им Центр по изучению конституции и демократии.
You would like to receive regular information about Germany? Subscribe here:
